Несбывшийся побег и другие впечатления от чечерского ИВС (части 3-4)

| Особы

«Флагшток» продолжает публиковать тюремную прозу гомельского политика Василия Полякова, который решил поделиться своими впечатлениями о быте в Чечерском ИВС, о специфическом мировоззрении тюремщиков и невзгодах сокамерников.


Фото: аккаунт Василия Полякова в Фейсбуке

Часть 3 

Мысли о предстоящем побеге еще долго не давали мне уснуть, но мешало и другое - новоявленный сосед не был обеспечен изоляторным одеялом и рано или поздно должен был проснуться от холода. Я, конечно, пытался оправдаться перед собой, что второе одеяло я получил честно, а не просто стащил со свободного койко-места, и очень старался прогнать угрызения совести, но они отказывались уходить. Внизу мирно сопели Владимир и Руслан, никак не участвуя в моей бурной внутренней борьбе. Вскоре парня начал бить легкий озноб и я, не выдержав очередного натиска совести, перебросил на него свое второе одеяло. Парень, хотя и не проснулся, но почувствовав приобретенный комфорт, продолжил свой отдых в тепле, а я, довольный тем, что хоть в какой-то мере отблагодарил его за свое предстоящее освобождение, неспешно погрузился в сон.

Мой потенциальный освободитель утром не встал завтракать, и мне оставалось только терпеливо и с опаской ждать его пробуждения в надежде разузнать подробности плана предстоящего побега. Но когда во время прогулки парень снова начал мне рассказывать свою историю о роковом разговоре с девушкой в маршрутке, стало понятно, что он ничего не помнит… Вздохнув с облегчением, я осознавал, что и дальше смогу пользоваться всеми благами цивилизации, щедро предоставляемыми мне Чечерским ИВС. Ближе к вечеру парня увели в суд, после которого, получив, по всей видимости, небольшой штраф, он с чистой совестью вышел на свободу. 

Начальник РОВД, тем временем, решил провести со мной профилактическую беседу и меня отвели в отдельное помещение кабинетного типа. Представившись, он начал задавать мне вопросы, старательно записывая все в какой-то толстый журнал. Рассказав свои установочные данные, я вдруг наткнулся на вопросы о моем участии в акциях протеста. Офигевший от такой наглости местного милицейского начальства, я стал возмущаться, с какого перепуга меня тут допрашивают. Начальник тут же согласился, что ответы на вопросы мое право, а не обязанность и, отодвинув журнал в сторону, предложил просто побеседовать. 

Свой разговор он начал с истории национальной символики — БЧБ-флага и герба “Погоня”, которые, по его мнению, полностью дискредитированы. Решив его поддеть, я заметил, что органы милиции давно дискредитированы действиями НКВД во время сталинских репрессий и точно не подлежат никакой реабилитации. Неожиданно для меня, начальник легко согласился, что репрессии - это плохо и не красят НКВД, но тут же продолжил: “Но и в НКВД не все только плохое было, надо помнить и о СМЕРШЕ, который боролся со шпионами”. О том, что смершевцы — красавчики, я даже в советские времена не слышал, поэтому с грустью начал думать, что лучше бы он отрицал факт репрессий, ссылаясь на происки западной пропаганды, что было бы более знакомо и привычно. Когда начальник стал рассказывать о протестующих, дестабилизирующих ситуацию в стране, я не выдержал и констатировал, что у него репрессивный дефект правосознания. Начальник тут же обиделся и сник, сказав, что я не психолог, чтобы ставить тут свои диагнозы. Мое возражение, что это не психология а теория права, никак не помогло, и разговор зашел в тупик. Пытаясь как-то разрядить обстановку, я осторожно заметил, что раньше думал, что ж@па мира — это Гомельский ИВС, но теперь убедился, что Чечерский. Начальник сразу подобрел и довольно хохотнув, что хоть в чем-то обошли Гомель, философски заметил, что все познается в сравнении. 

После данного общения мы выбрали стратегию мирного сосуществования и ни о чем больше не говорили даже когда по выходным начальник РОВД выводил меня на прогулки. Он опасался, что я вспомню из учебника по теории государства и права еще что-нибудь обидное для его правового сознания, а я осторожничал, что его новые рассуждения о смершевцах-героях нанесут урон моему сознанию либеральному. 


Фото: аккаунт Василия Полякова в Фейсбуке

Мои сокамерники с приближением выходных стали понемногу собираться на свободу. Первым вышел Владимир. Подтрунивая над ним, Руслан напутствовал, чтобы тот обязательно зашел в “Евроопт”, за который получил сутки, но Владимир уверял, что ноги его больше там не будет. Подмигнув мне, Руслан предсказал, что уже вечером мы снова увидим Владимира. Однако его прогнозы, к счастью, не оправдались.

На следующее утро освободился и Руслан. Перед выходом Руслан решил мне как-то помочь и предложил сделать звонок моей семье. Я дал ему номер телефона своего сына, сказав, чтобы передал, что у меня все ок, пусть не беспокоятся с передачами и встречать меня тоже не надо, доеду сам. Как впоследствии оказалось, Руслан меня не послушался и позвонив моему сыну, стал настаивать на обратном. Обрисовав в черных тонах условия нашего проживания в изоляторе, Руслан добавил, что просидев еще неделю без доступа к душу и бритью, я не смогу выйти на улицу без последствий, так как сразу же буду снова задержан если не за бродяжничество, то за появление в публичном месте в виде, оскорбляющем общественную мораль.

На выходные в камере я остался один. И хотя перед уходом Владимир предупреждал, что вечером в субботу либо в воскресенье может быть большой наплыв новых постояльцев, так как “все-таки выходные и народ будет расслабляться”, и даже привел примеры, когда не всем хватало кроватей и приходилось ютится как придется, но его прогнозы к счастью не оправдались. Местные правоохранители тоже, похоже, решили отдохнуть, и это не только избавило меня от неожиданных претендентов на мои нары, но и позволило наслаждаться приобретением личного пространства.

Новый сосед появился у меня только в понедельник после обеда. Это был 25-летний парень по имени Гриша, который, как он объяснил, попал сюда за “пьяный руль”. У Гриши в суде был выбор между штрафом и арестом, и он решил, что оплатить питание будет не так накладно, как штраф в 10 базовых (“так как меньше бы не дали”). Гриша оказался веселым парнем с легким уживчивым характером и хорошим собеседником. Обсудив наши арестантские будни и жестокость системы, мы постепенно перешли к анализу государственной наркополитики и обнаружили, что хоть и с разных сторон, но одинаково оцениваем ситуацию в целом. Я рассказал о своем опыте мониторинга судебных процессов по статье 328 и о беспределе, который был мною зафиксирован, а Гриша оказался непосредственной жертвой такого беспредела, так как несколько лет отсидел по данной статье за пук соломы. Я осторожно уточнил у Гриши, насколько тяжело было в колонии, на что он сказал, что ребята, которые с ним сидели, утверждали, что в армии хуже. Через час общения, окончательно подружившись, мы перешли к другим развлечениям и стали разгадывать кроссворды из хранившихся в камере старых газет. Поначалу получалось не очень, но когда Гриша обнаружил, что в некоторых номерах есть ответы на предыдущие, дело пошло на лад.

Часть 4. Заключительная

О помывке в душе я спросил у начальника ИВС в первые же дни своего пребывания в Чечерске, указав, что 7-ой день моего заключения — это воскресенье. Начальник возразил, что так как я у них со среды, то и душ будет в среду. И слово свое сдержал.

На утренней проверке в среду начальник ИВС торжественно объявил, что после обеда мне предстоит поездка в баню. Практически сразу же после приема пищи, меня усадили в зарешеченный отсек милицейской газельки, закрыли засов и повезли в Буда-Кошелевский ИВС, находящийся в 40 км от места моего временного содержания. 

Сотрудники местного ИВС подвергли меня стандартной процедуре личного обыска с раздеванием. Все проходило штатно, но когда дело дошло до традиционного приспускания трусов и приседаний, и я как всегда отказался, они встретили это с непониманием. Поначалу досматривающий меня майор полушутя поинтересовался, что я там такое интересное скрываю. Однако мое замечание, что эта процедура унижает человеческое достоинство и странно, что он этого не понимает, его задело, и сотрудник изолятора решил обидеться и пойти на принцип. “Если не хотите выполнять наши законные требования, то и мыть мы Вас не будем! Езжайте обратно!”, — отрезал майор. “Обратно, так обратно”, — примирительно согласился я, понимая, что моя помывка является уже не моей проблемой, а заботой взявшей меня на перевоспитание исправительной системы. Да и потраченные на дорогу топливо и рабочее время как минимум двух человек были на моей стороне. Здесь откуда-то появился начальник Чечерского ИВС и без долгого изучения ситуации с порога заявил, что все “под его ответственность”, гарантируя таким образом, что я из их душевой канализационную трубу или бойлер в трусах выносить не стану, а если и унесу, то он все возместит. Местные сотрудники смягчились и отправили меня в отдельное небольшое помещение с дождиком, одиноко висящим над головой. 

Вернувшись в свою камеру после долгой дороги, я обнаружил там нового постояльца, гордо восседающего на нарах. Это был человек лет 40-45 в красной куртке по имени Дима. Как выяснилось, Дима стал жертвой домашнего насилия... как явления, так как абьюзером был он. Из его отрывочных рассказов мы восстановили картину произошедшего следующим образом. Он куда-то торопился и хотел принять душ, но тут ему помешала мама, которая заняла помещение и не торопилась его освобождать. Осерчав, Дима то ли выключил в ванной свет, то ли перекрыл горячую или холодную воду, то ли делал это поочередно, но мать это восприняла крайне негативно и вызвала милицию. Возможно, Дима что-то и недоговаривал. Понимая это, Гриша стал его готовить к тому, что по такому делу могут привлечь и по уголовке. Я стал вспоминать, что Беларусь, вроде, имеет большой грант по противодействию домашнему насилию, поэтому правоохранительные органы заинтересованы в том, чтобы были хорошие показатели и не исключено, что Дима будет им нужен для общей уголовной статистики. Все озвученное нами не вселило в нового сокамерника никакого оптимизма, и он, потемнев в лице, ушел в себя. Мы с Гришей поняли, что переборщили, стали его успокаивать, но это никак не помогло спасти настроение до самого ужина.

Коридорный открыл окошко в двери камеры и, передав две миски вместо трех, куда-то ушел. Дима приступил к приему пищи, а мы с Гришей стали звать коридорного и напоминать, что он недодал порцию. Коридорный констатировал, что на довольствии только два человека, поэтому и миски только две и больше ничего не будет. Дима застыл с застрявшей во рту котлетой, догадываясь кого именно не поставили на довольствие и не зная, как быть дальше - вернуть все нам или успокоить себя тем, что это не его косяк, а недоработка руководства. Повозмущавшись безразличием коридорного, не предупредившего нас сразу по поводу довольствия, мы с Гришей оказались перед дилеммой, как быть с порцией, которую продолжали одновременно держать в руках с разных сторон. Оценив ситуацию и не обнаружив никакой другой посуды, мы решили, что придется есть с одной миски. Попросив у коридорного дополнительные столовые приборы в виде алюминиевой ложки, мы разделили поровну котлету и приступили к трапезе. Схватив ложкой свою половину котлеты, я на этом и остановился, не став есть макароны, ссылаясь на отсутствие аппетита, Гриша, поковырял макароны ложкой, тоже не стал их есть, то ли из солидарности со мной и неприятия дискриминации в любой ее форме, то ли из-за их невысокой пищевой ценности. Благо, что у нас хватало припасов из передач, поэтому ужин получился вполне себе, несмотря на все непредвиденные обстоятельства. К тому же, достоинством ИВС было еще и то, что всегда можно было заказать кипяток и заварить чай, а сладостей всегда было предостаточно.

На следующий день мама принесла Диме передачу и мы все вместе порадовались, что мир в их семье близок к восстановлению и на суде все будет хорошо, а казенный дом ему больше не светит. После суда Диму мы уже не видели, а только слышали, как ему в коридоре возвращают личные вещи.

Мы же остались досиживать свои сутки, знакомясь с новыми постояльцами, такими же как и мы жертвами несправедливости жизни и стечения обстоятельств.

В воскресенье в первой половине дня Гриша освободился, но через полчаса после его выхода в камеру завели двух новых постояльцев. Они были из Кормы и проходили за участие в акции протеста, которая была в тех краях еще 16 августа. Суд прошел уже достаточно давно, но так как в Корме нет своего ИВС, их поставили на очередь в Чечерский. К отбыванию суток мужчины подготовились основательно, поэтому прибыли в камеру со всеми необходимыми вещами и предметами.

В понедельник наступил день моего освобождения. Помывшись до пояса холодной водой из чудо-трубы, я сел разгадывать судоку и ждать приглашения на выход.



Фото: аккаунт Василия Полякова в Фейсбуке

Наконец меня вызвали на выход. Проведя стандартные процедуры, дежурный довел меня до выхода из РОВД, предупредив, что нельзя говорить “До свидания!” и проинформировав, что меня приехали встречать люди из Гомеля.

Дверь РОВД открылась, и я вышел на СВОБОДУ!..


Предыдущие фрагменты рассказа Василия Полякова можно почитать здесь и здесь


Флагшток

«Не закрыты базовые человеческие потребности». Активист из Гомеля попал в лагерь для беженцев в Словакии и рассказал, что его не устраивает

| Особы | 0

Активист из Гомеля Дмитрий Лукомский после четырех лет жизни в Украине переехал в Словакию, где подал заявление на международную защиту.